Собор парижской богоматери гюго описание архитектуры

Образ Собора (По роману В.Гюго «Собор Парижской Богоматери»)

Скачать сочинение

Собор Парижской Богоматери, или же Нотр-Дам де Пари, является, наверное, одним из известнейших монументальных строений средневековья. В такой широкой популярности Собора, не в последнюю очередь, следует “винить” Виктора Гюго. Современники писателя вспоминают, как Гюго неоднократно говорил, показывая на Собор, что форма этого строения напоминает первую букву его фамилии (“Гюго” — в написании по-французски начинается с буквы “Н”). И можно простить писателю такую достаточно невинную напыщенность, так как “Собор Парижской Богоматери” является действительно талантливым и интересным романом. И всегда, глядя на величественные башни и стены Собора, люди будут вспоминать про влюбленного уродца Квазимодо и божественно прекрасную цыганку Эсмеральду.
Нотр-Дам де Пари является типичной готической постройкой. Этот архитектурный стиль наложил свой отпечаток на общественное развитие средневековой Европы. Для готики характерно стремление ввысь, в духовную среду, объединенной с понятием того, что небо недосягаемо без земной опоры. Готические сооружения, словно плавают в воздухе, такими невесомыми они кажутся. Но это кажется только на первый взгляд. На самом деле Собор строился сотнями неизвестных мастеров, наделенных истинно народной, буйной фантазией. Гюго захватывают удивительные работы средневековья, в которых одновременно есть и самобытность, и оригинальность, и непревзойденность мастерства. Но архитектурные постройки в готическом стиле являются не только воплощением народного гения, а, как отмечал Гюго, являются “каменными книгами средневековья”, по украшающим барельефам и скульптурам которых безграмотные простолюдины изучали Святое писание. Самым известным архитектурным элементом Нотр-Дам де Пари являются химеры — трехметровые скульптурные фигуры, расположенные на фронтоне Собора. Химеры являются символом темных, но не всегда враждебных сил. Восхищает то, что эти дьявольские творения уже около семисот лет хищно усмехаются под куполами католического Собора. Гюго мастерски создал образ уродливого звонаря Квазимодо, который кажется одним из этих скульптурных чудовищ.
Прежде всего, Собор является центром религиозной и народной жизни парижан. Около него собираются и простолюдины, которые способны бороться за улучшение своего будущего. Также Собор является традиционным убежищем для изгнанных: никто не имеет права арестовать человека, пока он находится за стенами Собора. Одновременно Собор Парижской Богоматери становится символом притеснения — религиозного и феодального. Квазимодо выступает здесь как тот, кого угнетает бесконечное величие Собора, и как “душа Собора”. Звонаря-горбуна можно считать воплощенным образом средневековья и, естественно, Собора.
Красавица Эсмеральда, в которую влюблен Квазимодо, напротив, является воплощением светлых жизненных сил. Девочку-танцовщицу можно считать воплощением Возрождения, идущего на смену средневековью. Следует сказать, что эти две культурно-исторические эпохи прошли, но Нотр-Дам де Пари до сих пор возвышается под парижским небом.
Роман Виктора Гюго как будто перекидывает лист календаря от прошлого к настоящему. Со своих позиций писатель выступал против политической реакции и социальной несправедливости. Роман полон отголосками революционных событий, свидетелем которых был Гюго. Именно эта сопричастность повлияла на изображение простых горожан в произведении. Народ, по Гюго, не является темной толпой, а наполнен безудержной волей к борьбе и нереализованными творческими идеями. Но время простолюдинов еще не пришло. Автор описывает штурм Нотр-Дам де Пари, который как бы является репетицией штурма Бастилии 1789 года, когда был положен конец многолетнему правлению французской монархии. Когда же наступит время народа? Гюго отвечает на вопрос: “Когда с этой башни ударит в набат, когда загрохочут пушки, когда со страшным грохотом упадут стены, когда солдаты и толпа с рычанием бросятся друг на друга, вот тогда и придет это время”.
Гюго не идеализировал средневековье. В романе присутствуют высокая поэтичность, пламенная любовь к Франции, ее истории и искусству, изображены темные стороны феодализма. Нотр-Дам де Пари — вечный Собор, внешне равнодушный к бесконечной суете человеческой жизни.

14938 человек просмотрели эту страницу. Зарегистрируйся или войди и узнай сколько человек из твоей школы уже списали это сочинение.

/ Сочинения / Зарубежная литература / Разное / Образ Собора (По роману В.Гюго «Собор Парижской Богоматери»)

Смотрите также по разным произведениям Зарубежной литературы:

Источник

37 Образ собора и его значение в романе Гюго «Собор Парижской богоматери»

В этом романе Гюго обращается к XV веку. Сам выбор эпохи важен для раскрытия основной идеи . 15 век во Франции – эпоха перехода от средних веков к эпохе возрождения. Но передавая с помощью исторического колорита живой отклик этой династической эпохи, Гюго ищет нечто вечное, в чем все эпохи объединяются. Так на первый план выдвигается образ Собора, создававшегося народом веками.

Итак, собор в центре повествования как символ эпохи. Огромный, величественный, холодный он подавляет человека, но он создан руками многих поколений (с 12 по 15 век) – это результат огромного труда, и уже одно это прославляет возможности чел-ка, у которого, казалось, не могло быть своей воли. Романтический стиль, тяжелый и суровый, гнетет человека. Но в готике, как называл её Гюго «Народном зодчестве», больше свободы, фантазии творческого духа. Писатель полагал, что в разные эпохи свобода ищет воплощение в разных видах искусства, для современности – это свобода слова, а для средних – это свобода в архитектуре. Поэтому для Гюго собор – символ не столько религиозный, сколько философский и исторический. Он является гротеском. И не только потому что основание — в романтическом стиле, а верхняя часть в готическом, а потому что это плод усилий народа и культовое сооружение, которое отняло у тех, кто с ним соприкасается, свободу духа. Квазимодо не утратил внутренней свободы, ибо он был глух, слышит только колокола, а это одна из форм музыки. Более всех пострадала душа архидьякона.

Собор – это и главный символ романа, несущий в себе комплекс основных идей (любовь, догма, наука, милосердие, искусство, тайна мира и души человеческой), и его композиционный стержень: все события так или иначе связанны с ним и происходят около него. Гл. герои живут в соборе. Автор наделяет собор свойствами живого существа, Квазимодо является как бы душой этого огромного, странного и отчасти страшного тела.

38 Значение образов Клода, Фролло, Квазимодо и Эсмеральды.

В системе персонажей главное место занимают 3 героя: архидьякон собора Клод Фролло, звонарь квазимодо и уличная плясунья Эсмеральда.

Клод Фролло – образованнейший человек своего времени, окончил все 4 факультете Сорбонны, лишен даже суеверий своего времени – в безобразном подкидыше Квазимодо видит несчастного ребенка, а не порождение дьявола. Однако занятия богословием обрекли его на безразличие и приучили видеть в женщинах только воплощение порока, а в искусстве присутствие дьявольских сил. Любовь к Эсмеральде проявляется в нем скорее как ненависть и приводит несчастную к гибели на виселице. Он тип средневекового ученого монаха-аскета, носителя католической догмы. Он не просто монах, охваченный страстью, он воплощение трагедии веры, символ гибели старой средневековой идеологии + в нем выражена одна из сторон чел-ка возрождения – Индивидуализм. Он хотел бы подавить в себе земные чувства, которые считает постыдными, и посвятить всего себя изучению полного свода человеческих знаний. Но вопреки своему отрицанию человеческих чувств любовь к Эсмеральде носит разрушительный характер, но в силах её победить, остановится на путь преступления, обрекая Эсмеральду на смерть.

Квазимодо – на первых страницах кажется воплощением безобразного. Люди издеваются над ним, считая его порождением дьявола. Он ненавидит всех, кроме Фролло, спасшего его от смерти. Ему он во всем подчиняется. До тех пор пока он не видит намерений Фролло причинить боль Эсмеральде. НО вот среди глумящейся толпы Эсмеральда пожалела его, и произошло чудо: его сознание просыпается, любовь преображает его. В этом освобождение сознания. Гюго видит символ исторического прогресса + образ гротескен. Необыкновенный урод похож на химер. Он душа собора. Полюбил Эсмеральду не за красоту, а за доброту. Душа его прекрасна. Зверь внешне, он ангел в душе (мило)))

Эсмеральда – все нити сюжета стягиваются к ней. Она – символ света и чистоты, воплощение гармонии и радости жизни, естественных нравственных чувств. Она окружена всеобщей любовью и свободна от всего: от предрассудков, сословных ограничений, материальных интересов, даже от общепринятых представлений о красоте и безобразии. У неё нет ни семьи, ни родины, она открыта миру и людям + лишена духовной глубины, любит ничтожного офицера в красивом мундире, но не способна оценить жертвенной любви Квазимодо + ей чужда набожность, она не отказывается от земных радостей, неразрывно связана с массами народа. Полная противоположность Клоду Фролло, она отрицает все, что долгие годы было его миром. Эсмеральда гибнет не просто от его руки, её губит весь старый мир с его суеверием, правосудием и жестокостью.

В основе характеров лежит контраст: архидьякон поражает всех своей ученостью и силой воли, но он беззащитен перед чувством любви; будучи добрым по отношению к Квазимодо, он жесток к Эсмеральде.

Квазимодо безобразен внешне: он весь представлял собой гримассу, — но способен пожертвовать собой ради той, кого любит. Эсмеральда гуманна, прекрасна, но крайне неразвита и эгоистична. Характеры Гюго гротескны, в них органически соединены противоположные черты. Иногда внешний, как у Квазимодо, иногда внутренний, как у Фролло.

Источник

Расшифровка Виктор Гюго. «Собор Парижской Богоматери»

Как Гюго пробудил интерес к Средним векам и спас Нотр-Дам от сноса

Пересказывать содержание романа «Собор Парижской Богоматери» — это примерно такая же задача, как пересказывать содержание сериала «Игра престолов». Все равно не уложишься по времени, и там есть масса боковых ответвлений, ходов, намеков. Но, в общем, это про любовь, про страсть, про Средние века — а кончается все, наверное, плохо, потому что все погибают. Эсмеральда погибает, и Квазимодо заключает ее в объятия; козочка Джали выживает — это уже неплохо.

Титульный лист первого издания первого тома романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». Париж, 1831 год Jonkers Rare Books

А если серьезно, роман Гюго написал на одном дыхании. Все остальное он писал очень долго, тратил на это большие отрезки жизни. Этот роман написан меньше чем за полгода. Ему, правда, помешали некоторые события, а именно Июльская революция 1830 года. Он взялся писать роман, сделал в библиотеках выписки, очень внимательно читал, а тут началась революция, и он эвакуировал свою семью подальше от Парижа, в укромное место. Тетрадку с выписками он потерял, поэтому вынужден был просить у издателя отсрочки, и не один раз. В 1831 году роман вышел в несколько сокращенном виде, и потом Гюго переиздавал его, дополнял и так далее. Роман произвел фурор.

Как Гюго заставил всех полюбить Средневековье и готическую архитектуру

Гюго открыл сразу очень много вещей. Во-первых, Гюго подарил нам, Парижу, Франции собор Парижской Богоматери в том виде, в котором он существовал до недавнего времени, а именно до 2019 года, когда чуть было не погиб в огне, но все-таки выстоял. Собор уже хотели сносить, переделывать, такие пожела­ния высказывались давно, но руки все не доходили — французы XVII, XVIII, да и начала XIX века считали это здание нелепым, безобразным, уродующим город, неподобающим великой стране, великой нации.

Наполеон с трудом перенес торжественную процедуру интронизации в соборе, казавшемся уродливым. Собор подкрасили, почистили, поставили новые двери, сделали в духе XVII–XVIII веков, но все равно это казалось уродливым.

После романа «Собор Парижской Богоматери» отношение поменялось карди­нально и очень быстро. Уже в 1832 году открывается музей средневекового искусства Национальный музей Средневековья до сих пор работает, но сейчас временно закрыт на реставрацию до 2022 года. Коллекция музея охватывает промежуток от первых веков нашей эры до начала XVI века и считается одной из самых значительных коллекций предметов средневекового искусства и быта. . Семейство Сомерар выкупило помещение в современном аббатстве Клюни, и туда хлынули посетители — оказывается, это было прекрасно и интересно, хотя и не соответствовало классическим представлениям об архитектуре.

Собор — одно из главных действующих лиц в романе. Он живой, и Гюго подчеркивает это несколько раз. Его невозможно описать одним словом. Он меняется в зависимости от настроения героев, он меняется в зависимости от той задачи, которая стоит перед человеком, входящим в него. Для это учебник по алхимии. Неслучайно сам король, замаскированный под кума Туранжо, приходит к архидиакону Клоду Фролло, потому что он интересуется алхимией и хочет открыть философский камень — а где же это сделать, как не в соборе Парижской Богоматери, где зашифрованы символические посла­ния? Для это родной дом, целый мир, как для Квазимодо, другого он не знает и знать не хотел до времени. И так далее.

Собор Парижской Богоматери в 1482 году. Иллюстрация Эжена Виолле-ле-Дюка к роману Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». Париж, 1876–1877 годы The Centre for 19th Century French Studies — University of Toronto

Это первое, и уже за одно это Гюго нужно сказать спасибо. И еще он сделал отступление, что на самом деле это не только о Париже, а о всей готической архитектуре, которая достойна изучения, достойна поклонения. Этому нашлись многочисленные сторонники, например великий архитектор Эжен Виолле-ле-Дюк и другие, принявшиеся сохранять эту архитектуру — может быть, не очень умело, но от чистого сердца.

Второе — Гюго открыл Средние века, потому что Средние века долгое время понимались как мрачная эпоха, эпоха мракобесия. Кстати, и у него это отнюдь не светлая эпоха, но эпоха чрезвычайно плодородная, она способна породить истинные чувства и вызывает неподдельный интерес сама по себе, а не только в контексте борьбы с суевериями.

У Гюго были предшественники. Была довольно популярная традиция англий­ского готического романа, но там обычно происходило нечто сверхъесте­ственное, были существа, которых в реальной жизни быть не может, хотя бы Франкенштейн. И, конечно, был великий Вальтер Скотт, чрезвычайно популярный везде, в том числе и в России. И, конечно, Гюго его читал. он заимствовал у него напрямую, особенно из романа «Квентин Дорвард», потому что там есть и король Людовик XI, который очень похож на Людовика из романа Гюго, там есть и герой, который бросает всем вызов, и цыган — то есть появляется тема цыган, которая не так часто фигурировала в литературе.

Гюго черпал из этого источника, но привнес и нечто другое. Он про­будил интерес к чувствам. Чувства гораздо важнее долга. Собственно, долг здесь никто не исполняет. В этом, кстати, разница между Вальтером Скоттом и Гюго: у Скотта герои верны своему долгу — рискуют, иногда гибнут, но они верны ему до конца. Здесь — какой долг? Здесь — любовь, здесь — страсть, здесь — ненависть. Это гораздо важнее, чем следование какому бы то ни было долгу.

Эсмеральда, Феб де Шатопер и Клод Фролло. Иллюстрация Николя Эсташ Морена к роману Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». 1834 год Maison de Victor Hugo

И, конечно, здесь есть противостояние власти. Средние века для Виктора Гюго — это эпоха, как сказали бы в советское время, революционная. Здесь есть тираническая власть. Гюго вообще не очень любил власть. Есть народ, пусть даже очень экзотический, нищие, которые готовы бросить вызов этой власти. Поэтому, кстати, Гюго так любили в Советском Союзе.

Еще Гюго открыл женщин. Мир женщин, которые оправданы именно своей любовью, своей страстью, пусть даже неправильной, нелепой. Объект любви Эсмеральды, Феб, — человек, который ее предал. Он красив, он производит впечатление благородного человека, но на самом деле он не стоит ее. Тем не менее Эсмеральда делает свой выбор, и в этом ее величие, ее красота, и она достойна всякого поклонения.

Эсмеральда. Картина Лионеля Руайе. 1889–1902 годы Maison de Victor Hugo

Сейчас немного забегу вперед. Судьба этого произведения в России очень интересна. Русские читатели познакомились с ним рано: в журнале «Телескоп» появляются фрагменты перевода — кто его делал, правда, не знаю. Полностью издание вышло гораздо позже — в 1862 году в журнале «Время». Издатель пишет, что, конечно же, все читают , все знают этот великолеп­ный роман, но все-таки настало время перевести его на русский язык и опуб­ликовать, потому что Гюго — это самый сильный писатель XIX века. Все пони­мают, что Квазимодо — это образ униженного, оскорбленного французского народа, у которого ничего нет, кроме его физической силы, но который осознает свое величие, в нем пробуждаются силы, он восстает для новой жизни.

Кто это писал? Это был Федор Михайлович Достоевский, издатель этого журнала. Перевод сделан Юлией Померанцевой. Я, к сожалению, не смог найти дополнительные биографические сведения о ней. Дальше все сильные пере­воды тоже делались женщинами — и какими! Это были борцы за права женщин. И, конечно, самый известный пере­вод — это перевод Надежды Коган, урожденной Нолле. Прекрасный перевод­чик, последняя любовь Александра Блока. Есть несколь­ко переводов, выпущенных мужчинами, но в основном в России этот перевод делали именно женщины, то есть это борьба за права женщин, за их эмансипацию — так совпало.

Можно ли считать роман Гюго исторически достоверным

Гюго открыл исторический роман. Он практически первый человек во Фран­ции, который пишет роман с опорой на исторические источники. В это время историки становятся очень популярны. Все зачитываются — и даже не столько зачитываются, сколько заслушиваются — лекциями Франсуа Гизо. Огюстен Тьерри — тоже властелин дум. Но это — историки. Гюго — писатель, но он по­нимает, что нужно работать с историческими источниками, и работает с ними, надо сказать, очень неплохо.

Три женщины и мальчик. Иллюстрация Адель Лене к роману Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». 1844 год St. Michael’s College Library

Я, в общем, разбираюсь в истории Парижа, и в романе не так много деталей, в которых я могу усомниться: Гюго великолепно знал Париж, знал истори­ческую фактуру, фактических ошибок у него совсем мало. Есть некоторые смещения во времени: в той сцене, где Квазимодо приговаривается к позор­ному столбу и его наказывают кнутом, мучают, стоят кумушки, а с ними — мальчик. Мальчик хочет украсть маисовую лепешку — глава так и назы­ва­ется — «Маисовая лепешка» Полностью глава называется «Рассказ о маисовой лепешке» («Histoire d’une galette au levain de maïs»). ). Заканчивается рассказ про маисовую лепешку тем, что мальчик все-таки ее съел. Но маисовой лепешки не могло быть в XV веке. Это кукуруза. Но таких деталей очень немного.

Что сочинил Гюго, где он внес некоторые существенные сдвиги? Я напомню: Пьер Гренгуар после провала своей пьесы идет за Эсмеральдой, вообще не знает, что делать, и случайно попадает на территорию, которая называется Двор чудес. Это место, где собираются нищие, преступники, грабители, воры, карманники и другая публика. Выясняется, что у них есть свой язык, свои законы, свое королевство. Ему, как нарушителю границы, дают испытание: он должен срезать кошелек так, чтобы колокольчик манекена не зазвонил. Испытание он проваливает. Гренгуара должны повесить, но Эсмеральда его выкупает, согласившись выйти за него замуж — как выяснилось, фиктивно.

Двор чудес. Иллюстрация Эжена Бейе к роману Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». 1844 год St. Michael’s College Library

Такие дворы существовали во многих мегаполисах, в том числе и в Москве, скажем, веков. А это XVII век. Эти дворы чудес описываются в произведениях Анри Соваля, историка и эрудита XVII века, один раз они даже были вполне официально нанесены на карту. В Париже их было несколько, и Гюго они очень заинтересовали. Про такие дворы в Париже XV века мы ни­чего не знаем. Я время думал, что Гюго не прав, поэту допустимо смягчать. Но исследования более позднего времени показали, что нечто подоб­ное все-таки было в XIV и XV веке. То есть были группы людей, и не знаю, была ли у них своя территория, но у них был свой засекреченный язык, была своя организация.

Среди прочих открытий, которые сделал Виктор Гюго, — открытие мира арго. Арго — это королевство, жителей он называет арготинцы. Это особый язык городских низов, особый язык профессиональных нищих. Он соответствует нашей фене, который изначально был языком коробейников. Арго тоже был языком коробейников, на нем они должны были общаться между собой, чтобы клиент не понял, что ему продают. Этот язык был заимствован миром профес­сиональных нищих и срезателей кошельков. Историки пишут о том, что странным образом издают словари арго и открывают этот мир не полицейские агенты, структура которых была очень развита в Париже, но именно писатели, и первым был Виктор Гюго.

Что для Гюго Средние века? Это мир, противостоящий более позднему класси­цизму, противостоящий рациональному управлению, прямым проспектам, улицам. Неслучайно он будет негодовать, когда уже в годы XIX века барон Осман затеет перепланировку Парижа, которая принесет городу совре­мен­ный облик, столь любимый нашими соотечественниками. Гюго считал, что этот человек режет по живому, убивает живое существо — Париж с его лаби­ринтом улочек.

Вид на улицу Шамплейн. Фотография Шарля Марвиля. годы The Metropolitan Museum of Art

Этот немного утрированный интерес ко всему хтоническому, идущему из-под земли, но естественному заставляет Гюго нагнетать такие густые краски. Что для него очень важно? Посмотрим, как у него происходит дублирование. Начинается все с представления во Дворце правосудия. Это был Зал потерянных шагов, или Зал мрамор­ного стола, самое большое здание средневековой Европы — с этим можно не соглашаться, но такое мнение было и есть до сих пор. Гренгуар начинает свое представление, но оно сорвано, потому что происходит несколько параллельных событий, среди которых — праздник дурака, или праздник шута, когда выбирают самого уродливого — короля шутов. Отдельно есть и король арготинцев, или цезарь, как его называют. Это не мешает Гюго остановиться на карнавальной культуре, и он с большим удовольствием расписывает, как все было не похоже на современность, как это интересно, как это ужасно и так далее.

Дворец Правосудия. Иллюстрация Жан-Жака Утвайта к роману Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». 1844 год St. Michael’s College Library

Дальше — мир школяров и студентов. Мир школяров и мир криминальный у Гюго постоянно пересекаются. У архидьякона Фролло есть брат Жан, или Жеан, как у нас переводят это имя, который все время клянчит у него деньги. Он не лишен образованности, он друг Феба, возлюбленного Эсмеральды, но при этом вхож в царство криминальных элементов и чувствует себя там как дома. В романе масса школяров: ведет всякие записи, им дает консультации. Бывшие правоведы, теологи — все собираются на этом дне общества.

Необузданный мир студентов, школяров и необузданный мир парижского чрева для Гюго переплетены между собой. Но это тоже не лишено истори­ческой правды, потому что так оно и было: очень многие деклассированные элементы — бывшие студенты, которые не хотели больше работать, но по­пол­няли мир любителей жить за чужой счет. Странным образом Гюго не ссыла­ется на Франсуа Вийона, «проклятого поэта» Так Вийона называл другой французский поэт, Поль Верлен. Верлен написал шесть очерков «Проклятые поэты», посвящен­ных мастерам, не признанным, по его мнению, критикой и читателями. В их числе, кроме Вийона, были Артюр Рембо, Стефан Малларме и сам Верлен. . Хотя есть некоторые намеки и даже прямые цитаты, отсылающие к школяру, у которого дядя тоже был дьяконом — и который жил на грани между миром высокой поэзии, был приговорен к смерти, участвовал в драках, убийствах, ограблениях церквей и так далее. Эта связь двух миров для Гюго тоже очень важна.

Что еще есть в романе? В романе город живет своей жизнью. Целая книга посвящена, с одной стороны, описанию собора, с другой — описанию Парижа, как если бы мы смотрели с вершины собора. Это огромная панорама, и она очень дотошно описана. Может быть, читателю она покажется странной и ненужной, потому что там нет никакого действия, но для Гюго очень важно показать реальную жизнь города. Гюго работал с историческими источниками. И достоверность у него достаточно высокая. Например, я нашел там Жака Куактье. Мэтр Куактье — это доверенное лицо короля, лейб-медик, которому тот доверяет, с которым ведет всякие переговоры, которого исполь­зует в качестве посредника. Парадоксальным образом мне довелось работать с документами этого Куактье. Он выскочка, сделавший себя благо­даря медицинскому таланту. Король был очень мнительным, все время думал, что он тяжело болен, что, в общем, соответствовало действительности, и он очень щедро одаривал Куактье. Я работал с имуществом его наследников — Гюго действительно описал все вполне достоверно.

Интересен образ короля. Гюго здесь пытается интегрировать элементы большой истории, социальной истории по Франсуа Гизо По размышлениям Франсуа Гизо, дворянство и третье сословие, то есть буржуазия, рабочие, крестьяне, должны найти компромисс, прийти к классовому миру, чтобы избежать новой революции, оглядываясь на революцию Французскую. С 1840 года Гизо фактически руководил правительством при короле Луи Филиппе I, но революция 1848 года, после которой во Франции была провозглашена республика, и Июньское восстание рабочих стали крахом его исторической концепции борьбы завоевателей и завоеванных. . Я напомню, что когда Эсмеральду приводят в собор, она пользуется правом убежища. Но Двор чудес решает освободить Эсмеральду и идет на штурм того здания, где она находится. Когда об этом узнает король, он сначала выясняет, кого штурмуют. Это оказывается судья, должностное лицо, которому принадлежит эта терри­тория, фьеф Феод, или фьеф, во Франции и лен в Германии — в средневековой Европе наследственное земельное владение, которое сеньор жаловал своему вассалу в обмен на обязанность нести военную службу. , — не будем вмешиваться, наш парижский народ выполняет за нас важную работу, борется с феодализмом. Напрямую так не говорится, но это имеется в виду. И только когда выясняется, что затронуты непосред­ственные права короля, он посылает отряд конной стражи, которая в конце концов разбивает бандитов, пытавшихся освободить Эсмеральду.

Штурм Нотр-Дама. Иллюстрация Франсуа Шиффляра к роману Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». 1876–1877 годы Maison de Victor Hugo

Сите — это историческая колыбель Парижа, остров, который был поделен между епископом и королем, там было 24 ленных держания. Некоторые из них принадлежали непосредственно королю, некоторые — епископу, некоторые держания король передавал своим приближенным, должностным лицам, которые, в общем, не собирались их возвращать. Поэтому, когда он выясняет, что восстание распространяется и на королевские лены, король проявляет решительность и быстро кончает с этим безобразием.

Еще один сюжет, который важен для Виктора Гюго — это, конечно, сюжет цыган. Цыгане — это образ, буквально созданный для романтиков, для поэтов, в том числе для Александра Сергеевича Пушкина и для английских поэтов. Конечно же, Гюго не мог мимо него пройти. Я уже говорил, что у Вальтера Скотта в «Квентине Дорварде» есть цыган, но он там для того, чтобы показать контраст между рыцарем и вот этим самым цыганом, который служит за деньги, не верит в Бога — и ужасает нашего положительного героя.

Цыгане для Гюго — это совершенно другое. Понятно, что их ненавидят, у них плохая репутация. И у затворницы, которая ненавидит цыган и Эсме­ральду, как потом выясняется, есть для этого основания, потому что у нее украли девочку и подложили ей вот этого уродца Квазимодо.

Иллюстрация Люка-Оливье Мерсона к роману Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». 1889 год Musée d’Arts de Nantes

Цыгане появляются в Европе в годы XV века. Для историков это очень интересный сюжет — как и почему именно в это время они появились, — но я не буду говорить на эту тему. В Париже они впервые появляются в 1427 го­ду и производят двойственное впечатление. Их считали паломниками: раз паломники — пусть идут. Потом выясняется, что очень долго они палом­ничают — их надо либо выловить, либо выдворить из страны. Но было уже поздно. Цыгане зарекомендовали себя прежде всего как гадатели по руке, предсказатели судьбы, а также как прекрасные лошадники, которые могли подковать лошадей, и так далее. И это балансирование между, с одной стороны, изгнанием, а с другой — использованием дало возможность цыганам скитаться и оседать в некоторых европейских странах.

А потом, уже в XVI и XVII веках, начинается даже мода на цыган. Цыганские наряды часто использовались на карнавалах. То есть и здесь Гюго вполне историчен, и именно вокруг цыганки Эсмеральды возникает особый ореол: она, с одной стороны, прекрасна, а с другой — вызывает возмущение властей одновременно с вожделением отрицательных героев.

Словом, Гюго — это действительно писатель, который очень сильно повлиял на историков. Прежде всего, на Жюля Мишле. Это историк младшего поколе­ния историков-романтиков, и он признавался, что хотел написать главу в своей истории Франции, посвященную собору Нотр-Дам, но это уже сделал Гюго, и ему просто нечего добавить здесь. Мишле полностью соглашался с тем, что Достоевский писал о французском народе, олицетворяемом Квазимодо, и развивал эту весьма важную для него идею.

Чем роман Гюго шокировал его современников

Теперь о том, как принимали это произведение. Принимали . Широкая публика была в восторге. Много раз Гюго переиздавал и дополнял роман, вводил дополнительные главы, иногда даже бравируя этим.

Вместе с тем были критики. Во-первых, критики со стороны традиционных ценностей и представления о прекрасном. Я видел карикатуру 1842 года, где изображена группа писателей и поэтов, во главе которой идет Виктор Гюго, еще вполне молодой человек. И все они очень уродливые. Это позже Гюго будет таким благородным старцем. У него на самом деле очень специфические черты лица: огромный выпуклый лоб, сравнительно маленькое лицо, непро­пор­­циональное этому лбу. Потом он будет носить бороду. И вот идет Гюго, за ним идет Альфонс де Ламартин и многие другие. И у них плакат: «Прекрас­ное — это уродливое». Это стирание граней между прекрасным и уродливым, эстети­зация того, что сейчас называется ужасами Средневековья, «страдаю­щим Средневековьем», многих шокировали.

Великий путь потомков — шествие романтиков. Карикатура Бенжамена Рубо. 1842 год Bibliothèque nationale de France

Многих шокировало еще вот что. Да, были люди, которые к Средним векам уже относились достаточно хорошо. Но они были недовольны: для них Средневе­ковье — это великая эпоха, здесь они согласны с Гюго, но Средневековье — великая эпоха потому, что там есть идея Бога, которая сейчас умерла. А где идея Бога, где истинная религиозность у героев Виктора Гюго? Ее нет. И это было шокирующим обстоятельством.

И, наконец, критика с точки зрения литературного вкуса. Оноре де Бальзак, прочитавший роман в 1831 году, написал:

«Вообще-то Гюго — хороший поэт, но роман ужасный! Это сплошная безвкусица, это нагромождение нелепиц одна на другую, это сюжет, который скачет с одного предмета на другой. Мысль автора все время растекается. Композиция развалена. Это образец безвкусия, характерный, к сожалению, для нашей эпохи».

Действительно, в романе можно обнаружить достаточное количество этой безвкусицы.

Но главными противниками Гюго были Католическая церковь, которая в 1834 году включает роман в «Индекс запрещенных книг» (в XIX веке это не страшно, никто не взялся бы сжигать книги на костре), и королевская власть — то есть та власть, которая существовала. Гюго приветствовал Июльскую монархию. Роман вышел в 1831 году на волне революционного энтузиазма. А потом энтузиазм стал остывать, и режим Луи Филиппа уже очень настороженно смотрел на призывы к восстаниям. А то, что у Гюго всегда короли являются мерзавцами, было очень странно. Пьеса Гюго «Король забав­ляется» про Франциска I была запрещена Пьесу «Король забавляется» о короле Фран­циске I, правившем с 1515 по 1547 год, впер­вые поставили в 1832 году и запретили сразу же после первого представления: в ней усмотрели революционные настроения и без­нравственность, а король представлялся бездушным сластолюбцем — это связано с тем, что надежды Гюго на Июльскую рево­лю­цию и демократические изменения оказа­лись обманчивыми. . В трагедии «Марион Делорм» главный мерзавец — Ришелье и покрывающий его Людовик XIII. В самой первой пьесе Гюго, вышедшей еще до революции, «Эрнани», король дон Карлос противостоит благородному герою. Все это вызывало возмущение не только по своим эстетическим соображениям, но и потому, что вмешивалась цензура. В России особых цензурных запретов на них не было: ругались французские короли и Католическая церковь — а здесь все было немножко иначе.

Является ли произведение Виктора Гюго романом «на все времена»? Да, явля­ется. Его можно читать в любом возрасте: в подростковом, в пенсионном, в постпенсионном, в зрелом — и всегда находить новые пласты. Это свидетельствует и о большом писателе, и о большой литературе.

Портрет Виктора Гюго. Гравюра Леона Ноэля. 1832 год Bibliothèque nationale de France

К сожалению, большинство людей знакомы с романом либо по мюзиклу, либо по мультфильмам. Это неплохие образцы. Но самое главное — это текст. Гюго не может ничего высказать прямо. У него всегда есть отступления, есть доволь­но глубокие философские размышления, есть интерес к тому, что называлось тогда во Франции histoire pittoresque — забавная, пикантная, смешная сторона истории, которая жива и сейчас. Соединение этих качеств делает из этого романа чтение на все времена — и не обязательно для историков, но и вообще для всех интересующихся настоящей человеческой жизнью и великим городом Парижем.

Первая встреча с романом сложилась неудачно. Мне он не понравился. Я читал его совсем в нежном возрасте, когда, читая «Войну и мир», пропуска­ешь про мир и читаешь про войну. По сравнению с Дюма здесь было мало поединков, мало сражений и любовь — непонятное. В общем, я был не в восторге.

Но потом, когда я занялся историей — , я был еще студентом первого курса, — я прочитал это описание Парижа и нашел карту города XVI века, то есть сравнительно близкую к хронологии. И вот тут я понял, что это мой писатель, что оторваться от него нельзя.

И потом я перечитывал Гюго — уже не только это произведение, а, скажем, «Отверженных», огромный, совершенно неподъемный текст. И рассуждения Гюго о парижских трубах, о парижской канализации оказывались безумно интересными, не менее интересными, чем перипетии судеб этих людей, этих характеров. Кстати, характеры Гюго прописывал не очень подробно. Но чувство исторической реальности у него развито не меньше, чем у Александра Дюма: художник чувствует немножко иначе, чем историк, и очень часто оказывается гораздо догадливее него, потому что понимает композицию жизни.

Источник